Антон Кулаков - Нечего прощать[СИ]

Анастасия и Ирина переглянулись:

— В этом доме происходит нечто очень странное, — сказала Ирина.

Андрей шел по улице подставив лицо ветру, порывы которого слегка развевали его волосы, и гладили прохладой его щеки, пропитанные горечью, струившейся из глаз. Он впервые позволил себе задуматься над одним вопросом, который сегодня подняла Соня, когда сказала о родителях. В конце концов надо действовать, ведь во всем, что происходит с ним сейчас есть их прямая вина. И, в отличие от Сони он не может похвастаться фактом неродной крови — тут все совсем плохо.

Андрей накинул наушники — музыка идеально подошла к зрелищу на улице. Деревья сотрясались от порывов ветра, а листва поднималась маленькими вихрями–воронками в разных местах — то тут то там. А Рикардо Монтанер затянул свою невероятно меланхоличную и сентиментальную песню «Еще будет», слова которой врезались в мозг Андрея и он сам себе говорил — конечно будет. Все еще будет.

А Виктор Носов в это время отлеживался после побоев и пытался успокоиться. Но спокойствие это не привело его к нормальным мыслям — его снова начали мучить слова анонима, который тогда звонил и сказал, что его спасение возможно только в том случае, если не отказываться от собственной сути. Что он имел в виду?

Виктор встал с кровати и легкая боль проскочила по его телу легким шелестом, а потом быстро успокоилась. Он спустился по лестнице, убедился, что жена и Вика орудуют на кухне над ужином.

Далее, он свернул под лестницу и оказался в комнате Вики, где Стасик сидел за письменным столом и завершал домашнее задание:

— Здравствуй, — сказал Носов холодным голосом, а внутри него пульсировало отчаяние. Он боялся что ребенок за ним не пойдет, — пойдем поиграем?

— Здравствуйте, — я не могу, — мне мама сказала уроки делать, — сказал Стасик.

— Она разрешила тебе немного поиграть, — сказал Виктор.

Стасик послушно сложил тетрадку и выбрался из своего стула, подошел к Носову:

— А во что мы будем играть? — спросил он.

— В одну интересную игру, — ответил Виктор, — но она у меня в комнате, пойдем?

И они вышли, поднялись в башню по черной лестнице и очень скоро оказались в спальне Виктора:

— Смотри, — Носов расстегнул брюки и вытащил на воздух свой детородный орган, который успел напрячься за то время, пока они шли наверх.

— Какая большая, — сказал Стасик.

— Поиграй с ним, — произнес Виктор и уже от этих слов ему стало так хорошо и тепло, что плоть сама по себе стала крепнуть с каждым мгновением становясь все жестче и жестче.

— А как? — удивился ребенок.

— Возьми его в кулачок и двигай влево–вправо.

Стасик последовал требованию Виктора, хотя совершенно не понимал, что в этой игре может быть веселого. А самого Носова как будто охватила эйфория. Первые же прикосновения пальцев согрели его так, как не могли ни одни женские руки. Вот она — подавленная плоть, которая была вынуждена всю жизнь скрывать себя, притворяться не тем, кем была на самом деле, вот к какой катастрофе она приводила этого человека, который пошел на поводу у общества и задавил в себе все позывы к естественному, для его природы, влечению. Последствия для него стали самим по себе крушением всего святого, что могло вообще быть… Да. Он так этого хотел…

— А теперь попробуй взять его в рот! — сказал Виктор и закрыл глаза, сейчас его обдаст холодный душ такого блаженства, какое невозможно ни с одной женщиной. Но сами женщины всегда хотели, чтобы он интересовался ими или имел их — и он перестроил себя, сломал через силу, сделал правильным. Таким как принято. Таким как хотели все остальные. И они тоже были виноваты в том, что сейчас происходило между Стасиком и Виктором Носовым.

Катя открыла спальню мужа, чтобы пригласить его к ужину и застала эту жуткую картину, закричала:

— Извращенец! Что ты делаешь с ребенком!

Стасик отскочил от Виктора, орган которого налился кровью и был готов лопнуть, от накопившегося в нем счастья. Катя с ненавистью смотрела на мужа:

— Одень брюки, псих! Стасик, а ты иди назад к себе в комнату.

Ребенок, который, в сущности не понял ничего из произошедшего быстро побежал к себе и сел за уроки, дав себе обещание никогда не рассказывать маме, что он «играл с хозяином» в странные игры.

Катя прищурилась:

— Что это было? Ты можешь мне объяснить.

Виктор направил на нее свой глубокий и довольный от содеянного взгляд и сказал:

— Я просто перестал подавлять свое естественное начало, чтобы спастись.

В общем все кончилось очень хорошо, не так ли?

Здравствуй, мой драгоценный Сьело!

Пролетели дни в заботе и делах, и вот я снова обращаюсь к письму, чтобы ты ни в коем случае не заподозрил, что я забыл о тебе. Ночные образы постоянно смыкаются и формируют какие–то особые картины. Очень приятные и нежные. А в их центре — почти постоянно — ты. Во мне постоянно что–то расцветает в такие моменты — вижу тебя и хочется кричать от счастья, радоваться и прыгать высоко под потолок, не боясь при этом свернуть к чертям ценную люстру, которой, по правде говоря не существует, да и не повесить ее тут, пока это ты не сделаешь.

Не могу, не хочу, не знаю как делать. Не умею перестраиваться и не собираюсь. Хочу плюнуть в лицо тому, кто скажет, что это проходит. Не прошло же до сих пор. А прощать тех, кто откровенно мечтает о том, чтобы я тебя забыл я не стану. Хватит, поигрались и ладно. Теперь новый этап, новая жизнь, возможно новые люди, но лишних пускать не буду.

А моя любовь к тебе, как была внутри, жгла мою душу, так и продолжает. Кстати, Солнышко, сегодня первый день весны. На улице, правда, особо и не пахнет весной — а к концу недели вообще обещают возобновление легких морозов — просто ужас какой–то, честное слово. Скорее бы снег начал таять — от этого появляется неповторимый и нежный аромат весны. Весны нашего счастья вместе.

Еще немного и этот роман закончится, и мой дневник, мои письма вместе с ним. Я честное слово, не могу представить как я буду дальше выпускать свои мысли о тебе в полет без этих писем, этих магических строк и этой страсти. Наверное, стоит разок приехать и посидеть у тебя под окошком, но так чтобы ты не заметил. Посидеть и помечтать. Вспомнить ту весну, когда мы были вместе, ту весну которой все начало рассыпаться на глазах. Эти воспоминания — подобны частям этой страшной боли, охватывающей душу и тело, встряхивающие ее в самый неожиданный момент и подкидывающие вверх. А когда ты взлетаешь надо всем этим, первое что видно — твоя счастливая улыбка, которую я вижу на фото, расставленных по всей комнате. Потому что я никому больше не открою свое сердце. Оно навечно твое.

Я по тебе очень страдаю.

Люблю, милый.

Твой А.

01.03.2010(день)

Ирина и Анастасия оставили молодежь в гостиной за обсуждением музыки и книг, которые им были непонятны и решили уединиться в кабинете, чтобы снова секретничать и говорить в полный голос, не опасаясь, что кто–то неожиданно задаст вопрос и придется выкручиваться:

— Настя, — сказала Ирина, — мне надоело виться на сковородке подобно ужу, каждый раз, когда наши ребята сталкиваются с тем, что мы знаем чуть больше чем они. Не кажется тебе, что им было бы проще, знай они всю правду.

— Не знаю, мама, не знаю, — ответила Анастасия, — каждый раз меня что–то останавливает. Внутренний голос просыпается и говорит — не надо, не стоит им всего этого знать, спать будут спокойнее.

Ирина покачала головой и задумалась:

— Кроме того, — пояснила Анастасия, — тебе так хочется чтобы они поняли, что наша правда может соотноситься с теми убийствами? Они уже нашли какие–то камешки и, главное, ты только не паникуй сразу, но в конвертах с последним камнем убитые получали цветы.

— Что за цветы, — удивилась Ирина.

— Вот именно, мама Ира, — дело как раз в этих цветочках. Гардения, восковой плющ, дипладения и камелия. И я видела эти цветы, мне показал их Тимофей, их Рита собрала.

— Что с ними не так?

— Мама, это цветы из наших комнат. Ведь у нас редкие сорта.

— Как это возможно? — вскочила Ирина, — значит кто–то в доме это творит?

— Мало того, кто–то неумный подкинул в тумбочку Евгению два конверта с камушками. Чтобы мы подумали, что он якобы в списке.

— Настя! С этим надо идти к властям! — четко сказала Ирина, — никто из нас не в состоянии совершать такие ужасные жестокости!